Безопасность, дети, книги.
Интервью с писательницей Татьяной Латуковой

– У тебя место эпоса получился заурядный эпизод криминальной хроники.
– Все эпосы начинаются как эпизоды криминальной хроники. Чтобы получить одинокого и непревзойденного героя эпоса, надо сначала укокошить его родителей, потом помурыжить парня в каких-нибудь застенках, и лишь после серии падений в грязь он обретёт достаточно сил и мужества, чтобы стать героем.
– Бла-бла-бла… В эпосах не пишут, сколько таких парней вырастают в форменных дебилов и моральных уродов.
– Так должны же откуда-то браться те самые криминальные хроники.
Татьяна Латукова. «Небо в алмазах»

Ева Лапина:
– Здравствуйте, Татьяна! Ваша литература ориентирована на взрослых, однако в ней есть приятный сердцу каждого взрослого ребёнка сказочный лейтмотив, светлый оптимизм, который, скорее, свойственен детям, нежели взрослым, изрядно покорёженным судьбой. Вы оптимистка? И почему вы сосредоточены на взрослых героях, ведь сами себе вы отводите роль сказочницы?

Т.Л.: – Да, я оптимистка. И жизнерадостная реалистка. В последнее время "оптимизм" частенько саркастически приравнивают к наивности, инфантильности и неумению трезвой оценке ситуаций, однако для меня оптимизм - это надежда, что завтра не будет хуже, чем сегодня, а также вера в собственные силы и в друзей. А сказки хороши для любого возраста, и с возрастом некоторые моменты воспринимаешь иначе, чем в розовом детстве. Светлый оптимизм с детским упрямством свойственен многим взрослым, пережившим те или иные удары судьбы. Очень часто с переживаниями прорастает и понимание ценности каждого дня, вкуса глотка воды и простых радостей, которых многие обыватели не замечают. Легко быть оптимисткой, когда осознаёшь, как хрупка реальность. Легко стать пессимистом, если считать жизненным приоритетом состояние личного комфорта всегда и везде. Это банальная мысль, которую философы и литераторы развивают с древности, но от времени она не теряет актуальности.

Что касается взрослых героев, то ответ очень прост. Я не хочу писать об испытаниях и страданиях детей. К этому уже свелась часть современной русской подростковой литературы, однако я не нахожу радости в фокусировке читателя на том, как дети проходят через физические и моральные испытания. Я предпочитаю писать о взрослых людях, когда детские терзания остаются в прошлом, и можно обсуждать последствия травм и выходы их кризисов, а не истязать в условном реальном времени пусть и придуманных, но всё-таки детей.

Е.Л.:
– Но всё же у большинства ваших героев непростое детство. Вы выбираете драматичные сюжеты разлада в семейных отношениях, которые оставляют детей на улице, у жестоких воспитателей, в неприятных сиротских домах.

Т.Л.: – Я пишу о героях и героинях с сильными характерами, которые не проявляются вдруг, а развиваются в неблагополучной среде. И надо заметить, что у большинства моих протагонистов есть те периоды детства, которые становятся для них островком спокойствия и благополучия, к которому они мысленно возвращаются в последущих невзгодах, и в которых черпают силы. Для многих отверженных детей ситуации понимания и участия со стороны взрослых могут стать важной опорой в мироощущении, понимании добра и зла. Если у ребёнка нет таких критериев, он не может встроится в социум и выберет дорогу противоречия, противостояния обществу. Я рассматриваю разные варианты, и протагонисты, и антагонисты в моих книгах так или иначе переживают семейные проблемы и даже раннее сиротство. Сознательно ли я выбираю такие сюжеты? Пожалуй, нет. Я не продумываю биографии героев заранее, я вижу их в событиях "здесь и сейчас" по отношению к книге. Когда начинаю размышлять, что могло повлиять на конкретного персонажа, выстраиваю его детство, но далеко не для всех, только для самых значимых и любимых персонажей.

Е.Л.:
– Вы родом из советского детства. На ваш взгляд, оно было счастливее? Безопаснее?

Т.Л.: – В мирное время в адекватной семье детство - счастливая пора вне социально-политических контекстов. Пока у детей не накапливается отрицательный опыт, они счастливы и не обращают внимания на рамки, которые задаёт общественный уклад. Поэтому нельзя сказать, что вот тогда было много счастливых детей, а сейчас такого счастья уже нет. Это просто глупо. Такие сравнения - "а вот у нас-то было настоящее детство, а вот у вас совсем не то" - проявление старости и ностальгии по безмятежному детскому счастью, какое частенько представляется тем, кто перешагивает рубеж зрелости и старости. У каждого поколения свои приметы детства, но это не значит, что чьё-то счастье лучше. В таких категориях нельзя использовать сравнительные характеристики.

Что касается безопасности, то в большинстве обсуждений её подменяют спокойствием. На рубеже 70-х и 80-х годов одним из факторов общественного уклада была стабильность. Сейчас это слово вызывает неоднозначные реакции, но для людей, перехивших революции, репрессии и войны, стабильность была знаком свершения чаяний и надежд. Они дожили до мира, спокойной старости, постоянной пенсии и социальных благ, которые и не снились их родителям и старшим поколениям. Эпоха застоя в какой-то мере стала эпохой отдыха и общественного согласия, именно о чувстве пребывания в стране уже свершившегося светлого будущего обычно твердят те, кто полагает то время абсолютно безопасным.

Не надо забывать, что на представления о тотальной безопасности накладывается и фактор отсутствия информации. Средства массовой информации не писали о детях, умиравших на уроках физкультуры и погибавших в несчастных случаях на детских площадках. Однако, это не означает, что таких случаев не было. В газетах скупо освещались лишь самые вопиющие случаи гибели детей от рук маньяков. Но дети гибли, и беспечность от незнания - часть бед в делах, в которых жертвы исчислялись десятками. Слово "изнасилование" не произносилось на людях и обращения в милицию по таким преступлениям были редки, особенно в маленьких городках и сельской местности. Но до половины бывших советских девочек на приёмах у психологов указывает, что началом их сексуальной жизни стало изнасилование. Я понимаю, что посетительницы психологов - не общая выборка, однако сколько всего их было, тихих жертв стабильного общества, которые лишь бабушками решаются рассказать о пережитом ужасе, о сломанной жизни, об ошибках, которые повлекло молчаливое перегорание травмы. Разве это безопасное детство для всех? Я бы назвала это согласием общества пребывать в иллюзии спокойствия - несмотря ни на что.

Ещё один аспект сравнений - доступность довольно опасных развлечений. По интернету гуляют весёлые истории о том, как советские дети носились по стройкам и взрывали в кострах самодельные бомбочки. Обычно из таких баек делают вывод о том, что вольность подростков воспитывала чувство ответственности за свою жизнь. Но другая сторона медали - уровень травматизма опасных игр, которые вовсе не так уж редко становились уроком одного инвалида для тех, кто стоял дальше.

Нынешнее стремление родителей обезопасить детей - это уроки их собственного детства, в которых были и ранения ножами в школах, и массовые драки подростков, и неадекватное поведение пьяниц на улицах, и массовая гибель детей в пожарах. Будут ли нынешние дети менее самостоятельными и ответственными? Думаю, нет. Будут ли они больше заботиться о своей безопасности? Вероятно. У них уже есть тот аспект безопасности, к которому сложно привыкнуть их родителям. Я имею в виду информационную безопасность и защиту личных данных. Кто в большинстве случаев «лечит» компьютеры нынешних родителей от вирусов? Дети. Со всей полнотой ответственности.

Е.Л.:
– А что вы думаете насчёт неприятия и агрессивности общества по отношению детям? Об этом предостаточно обсуждений в любых женских конференциях и соцсетях.

Т.Л.: – Я полагаю, что проблема - не в отношении к детям, а во вседозволенности, в отсутствии этических границ у многих наших соотечественников. Один из перекосов социума - стёртость представлений о допустимости тех или иных вмешательств в чужую жизнь. Многие из тех, кто начинает воспитывать чужих детей в общественном месте, уверены, что так можно и нужно, ведь когда-то и их так воспитывали. Вот только в детстве нынешнему «воспитателю» могли делать замечания соседи, скажем, по военному городку, где все были свои. Не забудьте, что тогда и в изменах разбирались парткомы, то есть личного пространства у граждан оставалось не так, чтобы много. Сейчас те традиции общественного воспитания могут воспроизводится в международном аэропорту, причём в абсолютно недопустимом тоне и по пустяковому поводу. Подливает масла в огонь и ограниченность возможностей среднего человека в публичной общественной жизни. И хочется помитинговать - а негде. И тянет посудиться с системой - но это же время и деньги. Куда проще самовыразиться в негативном высказывании чужому и заведомо ограниченному в обратной агрессии человеку, то есть матери с ребёнком.

Есть и симметричная уверенность ряда матерей, что им можно наплевать на остальных только потому, что они находятся в общественном месте с маленьким ребёнком. Обычно такое наплевательство характерно для женщин с исходно заниженной самооценкой, которые только в материнстве начинают ощущать свою значимость, а потому выпячивают её сверх всякой меры. Опять же, когда и на какие средства молодая мать пойдёт к психологу, чтобы решить проблемы накатившей усталости материнства, несовпадения ожиданий и реальности, сложностей перестройки семейных отношений? Весь накопленный негатив мать сливает на общество вызывающим поведением, привлекающим к ней внимание.

А вот если присмотреться к сочинениям классиков с точки зрения изучения уровня неприятия детей чуть больше столетия назад, то в нормах общественного уклада обнаружатся физические наказания как действенный способ воспитания, 12-часовая работа подростков как хороший способ пристроить ребёнка, относительно спокойное восприятие смерти рожениц и младенцев. Какое социальное неприятие, о чём вы? Да и в эпоху застоя матери с грудничками не ходили массово в музеи и не летали за границу. Обсуждения в сетях - результат изменения социальной среды и выработка отношения к сравнительно новому явлению, причём, прежде всего женским сообществом. Через некоторое время мамы с младенцами в тех или иных общественных местах не будут восприниматься нонсенсом, и агрессивность естественным образом поутихнет.

Е.Л.:
– Усталость матери обычно вызвана недостатком средств, стеснённостью жилищных условий, недоступностью качественной медицинской помощи. Вы полагаете, что массовые походы по психологам помогут решить социальные проблемы? Что траты на сеансы добрых слов оправдают себя?

Т.Л.: – Консультация - это не сеанс добрых слов. Некоторым женщинам достаточно эмпатической поддержки, другим требуется переосмысление приоритетов и принятие роли матери в более глубоком ключе. Увы, проблема массовых походов - в том, что хороших психологов у нас мало, и разумная осторожность, которую проявляют многие матери по отношению к сомнительным тренингам - оправдана и разумна. Но если тревожность и ощущение хронического стресса отравляют радость материнства - имеет смысл задуматься о помощи самой себе.

Е.Л.:
– В книгах о ведьме Рите вы затрагиваете тему приёмного родительства. Насколько для вас это близко?

Т.Л.: – Я рассматривала возможность усыновления или удочерения приёмного ребёнка. Но так сложилось, что у меня родились дети-погодки, и к тому моменту, когда они более-менее встали на ноги, у меня уже не было эмоциональных и физических сил на приёмного малыша. Я дружу с несколькими семьями, где растут приёмные дети, и в целом считаю, что как с родным, так и с приёмным ребёнком есть одни и те же проблемы. Сейчас много пишут о генетике, о важности генетического потенциала ребёнка, однако и с родным ребёнком нет никаких гарантий в теоретической правильности генокода, поэтому если родители полюбили, эмоционально приняли ребёнка - он их родной без всяких оговорок. А если нет любви, то и родных детей попрекают в похожести на отца или задатках бабушки. И что тогда пресловутая генетика? Только повод для эмоционального травмирования ребёнка.

Е.Л.:
- Скажите, а Рита найдёт своих настоящих родителей?

Т.Л.: - В ближайших двух книгах - нет. Дальше пока не знаю. В моих представлениях тайна происхождения утратила для Риты значимость. Она распутала клубок семейных тайн, который определял её сознательную жизнь. Понимание, что и почему происходило именно так, а не иначе, избавило её от иллюзий, но вместе с тем и положило начало исцелению от травм юности. Рита идёт дальше, сосредоточившись на настоящем.

Е.Л.:
- Ваша новая книга - фантастический роман «Небо в алмазах». Почему фантастика? И какому фантастическому жанру её можно отнести?

Т.Л.: - «Небо в алмазах» - изрядно переработанный и дописанный черновик книги, которая была создана в набросках больше десяти лет назад. Начав работу по редактированию и публикации своих книг, я поняла, что не могу оставить в стороне одну из первых попыток написания связного художественного текста. Почему фантастика? Потому что это простой жанр для начинающих авторов. Все нестыковки можно списать на внезапное явление инопланетян, а нарушения законов физики - на искривление пространства-времени в соседней вселенной. Я чувствовала свою беспомощность в описании реальности, поэтому создала персонажей в вымышленных мирах. По прошествии времени и с накоплением опыта я перестала смущаться реальности, но и серию «Мост Бизона» намереваюсь закончить. По построению сюжета эту трилогию можно назвать космической оперой, а по настроению - иронической фантастикой. Не скажу, что в книге есть какие-то научно-фантастические откровения, но зато это весёлый коктейль из всего, что только может встретиться в этом жанре.

Е.Л.:
- Жду, не дождусь, когда можно будет засесть в уютном кресле с очередным вашим романом.

Т.Л.: - Спасибо на добром слове. Книга выходит из печати в ближайшее время, отрывки для ознакомления выложены у меня на сайте.

Е.Л.:
- Спасибо за интервью, желаю успеха!

Т.Л.: - Спасибо за приглашение, удачи и вам.

©, 2018, специально для 0106.ru

Татьяна Латукова. Официальный сайт

Следующая страница: Плохо ли родиться в високосный день?